​​

Я даже не знаю (на самом-то деле), что это было, но хочется верить, что было это именно то, что мне показалось.

Или привиделось.

Или представилось.

Не знаю, что (и как) тут сказать.

Впрочем, как — я знаю: буквами и словами.

Поехали?

Уже долгие годы я живу на два города — Донецк и Киев. Когда нахожусь в столице, то езжу париться в так называемые «Ивановские бани на Днепре», этот воистину уютный, опрятный и, цитата: «приятный во всех отношениях», храм здоровья.

Разумеется, что в трехмиллионном столичном городе различных бань — русских парных, саун и всяких прочих там инфракрасных и хамамов — не просто тьма, а тьмище! При известном желании в Киеве, наверное, можно было бы найти даже криогенную баню или римскую терму. Но эта (которая «на Днепре», в противовес, например, Куренёвской бане) мне нравится больше всех, и вот почему.

…уж коль упомянул Куренёвские бани, то (не в качестве антирекламы, многим именно такие и нравятся) скажу следующее. С одной стороны, да — тут идеальная чистота, шкафчики для одежды из полированного коричневого дерева, при каждом из шкафчиков персональный кожаный диванчик — именно диванчик, а не диван, не разляжешься, но вдвоем присесть — как раз. Сердце бани — «многоэтажная» огромная парилка, плюс вышколенный персонал и обилие услуг, включая даже огромный бассейн-джакузи в общем «помоечном зале»…

…а с другой стороны…

На полу и стенах — коричневый мрамор, да к тому же ещё и в мрачной синей холодной подсветке. Плюс «под золото» — краны, смесители и даже тазики для воды. И, наконец, — металлические полированные лежаки.

Понтово, но неуютно. Я в баню согреться приехал, а мне — зябко.

Но печальнее другое. В Куреневской бане я побывал всего однажды, и в этот мой первый (и единственный) визит администраторша, милая вежливая девушка, попросила заполнить анкету. И этот (или эта? …или эти? …как там их правильно?) «SPA-центр Куреневские бани Sovki SPA», а именно так они сами себя помпезно называют, буквально задолбали информационными, поздравительными и прочими рекламными о себе напоминалками: и на Viber, и в WhatsApp, и в Telegram, и собственно эсэмэсками на телефон. Я два раза позвонил, однажды (проезжая мимо) даже специально зашел и лично попросил дежурную девушку-администратора вычеркнуть мой телефон из их списка рассылок, на что мне все три раза (два раза по телефону и один раз глаза в глаза) вежливо пообещали: разумеется, мы все сделаем, не беспокойтесь, обязательно вычеркнем и исключим.

Не исключили…

…пока я сам не занес эту баню в черные списки своего телефона, а также всех имеющихся у меня мессенджеров.

Вдобавок — появились в этом рассказе и предыдущие несколько абзацев.

Другое дело — баня «…на Днепре»; она реально стоит на понтонах, и из парилки можно — прямо в Днепр, даже зимой. И, к слову, как раз зимой — самый особенный кайф!

День, о котором я хочу рассказать, был теплым ноябрьским. По какой-то причине (уже не помню, по какой) я приехал в баню не машиной, а на такси. Попарился крепенько, с удовольствием, от души и — сделал ошибку, которая и соорудила последующую цепь событий: я решил из бани домой пойти пешком. И идти-то было всего чуть-чуть, меньше четырех километров, — с Выдубичей (Набережно-Печерская дорога) по мосту Патона на Русановку. Отлично, — подумалось мне ошибочно, — я ведь и так каждое утро по пять-шесть километров прохожу! А тут всего 3,8 км — я ж специально в навигаторе маршрут посмотрел — пустяки.

Те, кто любит парную, знают, что после бани каждая клеточка твоего тела насыщена необычайной жизненной силой, в каждом сосуде, в самых тонких капиллярах твоего организма кровь течёт с особой энергичной скоростью, ты наполняешь полные лёгкие воздуха, — а кислорода все равно не хватает. Хочется ещё. Вот я и подумал — пройдусь и надышусь вволю!

А подумал ошибочно — вот почему. Если ранним утром или перед баней физнагрузка — она как раз к месту, то такой марш-бросок после бани — настоящий пипец. Это я понял не сразу, а уж потом, когда на мост Патона взошел. Вышел браво, энергично, дыша в полную силу своих легких… и на мосту сдох.

Как назло тут еще и сустав мой левый тазобедренный разболелся (коксоартроз у меня, и сустав этот изношен на 80-90%, четвертая стадия). Кто нажил себе такую болячку, те знают, что значит «ходить на одной ноге». Да, к тому же, и организм после бани порядочно обезвожен, не до кислорода теперь. Вышел я на мост Патона и понял, что… погорячился. Откуда тут лавочки возьмутся посидеть-передохнуть? Ни такси не вызовешь, ни попутку не остановишь. Кто ж тебя, дурака, на мосту подберёт? Намаялся пока дошел до «товарища Гоголя» — так называется памятник на перекрестке Русановской Набережной и Русановского бульвара. По дороге я раз сорок присаживался отдыхать — на бордюр или спиной на перила.

Но речь не о суставе, а о вороне.

Когда я только-только поднялся на мост (и когда пока еще не понял, что погорячился), случилась вот какая неожиданная и интересная штука. Если бы я именно в этот момент не смотрел бы именно в это место на проезжей части, то подумал бы, что мне показалось — на асфальт упал грецкий орех. Метрах в тридцати впереди, приблизительно где-то на границе правого и среднего ряда. В первый момент я естественно удивился — откуда? Деревья на мосту не растут, да и ветра такого не было, чтобы такую (относительно тяжелую) вещь принесло издалека. Но в следующий миг на бордюрный камень приземлилась ворона. Большая, черная, неторопливая. Выждав, когда дорожный поток слегка поредел, она взмахнула разок своими иссиня-чёрными крыльями и в один прыжок оказалась рядом с орехом.

Ага, ну теперь понятно, птицы иногда именно так их и раскалывают — с высоты.

Пока я шел (а мне понадобилось около двадцати-тридцати секунд, чтобы поравняться с этим местом), ворона несколько раз попыталась ухватить орех своим кривым клювом, но тот выскальзывал, катался по асфальту и никак не поддавался. Проехал в правом ряду желтый неторопливый рейсовый чух-пух, по второму ряду периодически пролетали один-два легковых автомобиля (третий и четвертый ряд — сплошной поток), и ворона отлетала назад на бордюрный камень, а потом снова возвращалась. Она несколько раз «припрыгивала» к своей добыче, но ухватить — не получалось. И ни одно из автомобильных колес на орех не наехало.

Умна, — подумалось мне.

Я дошел до этого места, оставил свою сумочку с банными принадлежностями и, выждав момент, сходил к ореху и забрал его. Выбрался на тротуар — бордюрный камень на мосту Патона довольно высок, сантиметров сорок, а со стороны проезжей части так и все пятьдесят! Оглянулся вокруг: чисто под ногами, блин, даже подметено. Но какую-то каменючку я нашел. Расколол орех прямо посреди тротуара, поискал взглядом, но не нашел «облагодетельствуемую» мной ворону, поднял свою сумочку и поковылял (впрочем, нет, пока еще нормальным шагом) пошел дальше по мосту. Метров через пятьдесят оглянулся, ворона «работала» со своим (с моим) орехом — обедала.

У моста Патона нет верхушки. Ни у одного из киевских, да и вообще у большинства современных мостов, верхушек нет, они теперь все ровные, горизонтальные. Слева от меня неслась автомобильная река — легкий ветерок справа, поэтому выхлопные газы меня не доставали, я ведь и пошел удачно — с подветренной стороны. Справа внизу отливал блестящей сталью тихий неторопливый Днепр. В его металлическом зеркале отражались и голубое небо с ватными проплешинами редких полупрозрачных облаков, и опоры-фермы-арки железнодорожно-автомбильного «моста Кирпы». Дальше к горизонту угадывался Южный мост. А вот левый берег Днепра с моей родной и такой недосягаемой Русановкой (тупой я кусок дебила) приближался ко мне — пип-пец как медленно. В лесу в качестве костыля можно хоть палку какую найти, в городе лавочки на каждом шагу, а тут — хоть вой!

«Сорок раз присаживался на высокий бордюр» — это я, конечно, слегка преувеличил, а, может, и нет. Не буду сейчас вспоминать, сколько именно, не считал, но до ближайшей скамейки в самом начале Русановской Набережной, напротив гостиницы «Славутич», я добрел часа через полтора! Я надолго запомню этот «марш-поход», подумалось мне тогда.

Но до того момента, как я тяжело опустился на гладкие коричневые крашеные доски первой же попавшейся мне лавочки, произошло еще вот что.

Почти в самом конце моста, когда я уже «пипец как» умирал от боли, и не шел, а буквально ковылял, изгибаясь всем корпусом, метрах в двадцати впереди на тротуар — увидел — села ворона. Оставила что-то и тут же взлетела. Не знаю, была ли эта — та самая (я их «в лицо» как-то не очень различаю), но на асфальте лежал кусочек грецкого ореха размером с ноготь мизинца. Я хмыкнул, оглянулся вокруг, но ничего (и никого), разумеется, не увидел, нагнулся присмотреться, убедился, что это именно огрызочек ореха, и поковылял себе дальше.

На коричневой лавочке я просидел минут пятнадцать, поглаживая ладонью доски, до глянца «залакированные» от многих лет, от многих-многих слоев краски, а также от неисчислимого количества штанов и юбок здесь посидевших. Милая и родная, я почти влюбился в эту скамейку.

И вспомнилась мне моя тёща в Донецке Алла Ивановна, за которой я всю войну приглядывал — капусты-хлеба, лекарств-таблеток привезти и тп. Одинокая старая женщина, и из той породы русских женщин, у которой «все дураки и бестолковые» (войну развязали и убивают друг друга), у которой «по телевизору одну гадость показывают», которую «все бросили», а пришлые кошки и прибившиеся ко двору собаки (которых она систематически подкармливала, почему они и околачивались постоянно возле ее хаты) — они до того все надоели, что «зла на них нет».

— Так не кормите, и они перестанут приходить, — говорил я ей иногда.

— Совсем обнаглели, уже в хату лезут, — отвечала она.

И продолжала кормить.

Война, голодно и холодно.

Приблудилась к ней одна рыжая кошка, было это ранней бесснежной донецкой зимой. Ободранная, с разорванным ухом, худющая до такой степени, что сквозь ее рыже-грязную шерсть проглядывались ребра, а сама шерсть — в лишаях и клочьями по всему телу. И — начинающееся бельмо на левом глазу.

Когда я впервые увидел ее на наружном откосе окна веранды, она даже не пошевелилась, невозмутимо лежала клубочком и ловила тепло — с одной стороны от кухонного стекла, а с другой — пусть от холодного, но довольно яркого солнышка.

Не знаю почему, но сначала я прошел мимо, а потом вернулся, снял перчатку и погладил ее. Под ладонью «жесткая шо проволока» шерсть, тонкая шкура, череп да кости. Из такой грязной рыже-серой шерсти лишай подхватить, блох или еще какую заразу — аж легко! Зашел в хату и первым делом вымыл руки.

Не знаю почему, но и у меня и у Аллы Ивановны к Рыжей сложилась определенная симпатия. Нет, не жалость, от нее как раз наоборот — буквально исходила абсолютная невозмутимость, сила и… спокойствие. Она не нуждалась в нашей заботе — так говорил весь ее уверенный и независимый внешний вид. Тем не менее — и Алла Ивановна ей кусочек повкуснее, и я ни разу не погладил ее через перчатку.

И вот однажды Алла Ивановна рассказывает, что периодически на крыльце стала находить то заморенную до смерти маленькую лягушку, то мертвую мышку.

— Я первый раз аж испугалась… — сказала она.

— Не бойтесь и не переживайте, — ответил я, — это вам Рыжая таким образом свою признательность выражает. Вы ей картофельные очистки варите, а она вам то, что, по её разумению, и на её вкус — мышку в знак благодарности…

— Ага, вот как, значит… в благодарность? Ну-ну, — проворчала по обыкновению моя любимая теща.

Приблизительно к двадцатой минуте моего отдыха на лавочке, когда нога и сустав относительно успокоились и мысли потекли уже в более спокойном философском неторопливом и благодушном русле, вспоминался мне один сюжет на каком-то научно-популярном канале о том, что птицами свойственны даже… эмоции. К слову, сюжет тот как раз и был о воронах. Когда птенец курицы (цыпленок) принимает за родителя первое живое существо, которое он увидел в первые секунды своей жизни, то это — инстинкт или безусловный рефлекс — забыл, как там у физиологов правильно. И история зоологии такими примерами полна, да и колхозные крестьяне не дадут соврать, — цыпленок, бывает, привязывается к утке, к кошке, к собаке. А вот эмоции — это не благоприобретенный условный или безусловный рефлекс, это наличие… — чего? Души?

То, что птицы (да и вообще животные) учатся на ошибках, в том числе, и на чужих, а потом между собой общаются и передают опыт — это факт.

Те, кто ездит за рулем давно, кто в свое время пересаживался с Москвичей и Жигулей на современные автомобили, сумеют подтвердить мою правоту — я о воробьях в решетках радиаторов.

Свою первую птицу под бампером я обнаружил еще на Волге ГАЗ-24, эта машина умела ездить далеко за 100 и даже за 120 км в час. Когда я рассказал об этом своему напарнику, таксисту со стажем, тот только кивнул головой, мол, да, бывает. Не знаю, что это была за пичужка — воробей, стриж, ласточка, или еще что-то (кто-то?), — но когда в нашу страну стали завозиться иномарки, то даже появилось такое выражение, что мол «БМВ – это любимая машина воробьев». Впрочем, нет, наоборот (запамятовал, видишь), это воробья стали называть «любимой птицей БМВ». И да, нужно признать, что даже «глубоко подержанные» BMW умели ездить весьма быстро — так, что стайка тех же воробьев, не успевала взмыть с дорожного полотна.

Теперь мы ездим на современных высокоскоростных автомобилях, и у меня на момент написания этого рассказа — автомобиль Chevrolet Cruze. И манера езды у меня такова, что я, в зависимости от настроения, качества дороги и прочей дорожной обстановки — бывает — с удовольствием иду по трассе и «далеко за 160». Но я уже давно не слышал, чтобы кто-то рассказывал о воробьях в фальшрадиаторной решетке. Птицы, свидетели гибели своих сородичей, разнесли на своем птичьем языке весть об этом новом для них «убийце» всем своим. И, наверное, не только своим сородичам. Подобное банально исчезло. Или, в крайнем случае, стало редкостью.

Это тоже факт. И я уж не говорю о сообразительности попугаев, кошек, собак и прочей домашней живности, которая умеет самостоятельно выбираться из клеток, загонов и даже запертых комнат…

Умны, однако.

Так что, слышишь, эй ты там, ворона с орехом, благодарность твоя, можешь считать, принимается…

 

Сергей Жебаленко

 

2019

 

 

Для https://litmarket.ru/sergey-zhebalenko-1-p607527/books/create

 

Аннотация

 

 

Вороны, коты и другие, нас окружающие, — они всё понимают, всё видят и слышат… вот только сказать не могут… А тещу я люблю. Любил…

 

 

 

 О себе

 

Сочинять и врать я научился раньше, чем говорить. Как-то принес папа домой большой градусник в деревянном окладе и поставил на пол в угол, а мне пальцем погрозил — не трогай. Я (якобы) кивнул головой.

Только он отвернулся — негромкий звук и стеклышки посыпались.

—Ты это зачем?

Я отрицательно машу головой – не я, оно само…

Он показывает на пустой деревянный футляр в моей руке, который я тут же бросаю на пол и снова машу головой: не я!

Если вам вдруг станет скучно читать, бросьте, я не обижусь...